5 глава
Коньков лежал на койке, уныло уставившись в окно. На улице лил сильный дождь, капли весело барабанили по карнизу, с шумом разбивались об оконные стекла, образуя маленькие салютики.
Конькову было тошно. Он дочитал очередную книгу и дважды пролистал газеты и журналы, принесённые Лидой. Музыку слушать не хотелось. Отобедать больничной едой – тоже. Остывший куриный суп и картофельное пюре, размазанное по тарелке, остались стоять нетронутыми на прикроватной тумбе.
Глянув на сероватую субстанцию в железной миске, в которой плавало несколько ломтиков картошки, рыжее колёсико моркови и маленький кусок куриного мяса, он вдруг вспомнил Лидины домашние котлеты – пышные, ароматные, с поджаренной корочкой, и сглотнул голодную слюну. Да, надо признать, Лида отлично готовит. А особенно замечательным получился судак, запечённый ею в фольге с приправами. Он никогда прежде не ел так вкусно приготовленную рыбу!
С судака Коньков мысленно переключился на саму Лиду. Вспомнил, как проснулся однажды посреди ночи от сильной боли в спине и увидел, что рядом с его койкой, сидя на стуле в неудобной позе и уронив голову на подоконник, спит измотанная работой Лида. В первый месяц его пребывания в больнице, она очень часто брала ночные дежурства после честно отработанных смен. Практически не было ни одного дня, чтобы Лида к нему не забегала: даже в свои выходные она старалась его навестить и всегда приносила ему домашнюю еду и что-нибудь почитать.
Коньков вдруг поразился: как ей это удавалось? Взвалить на себя столько обязанностей и помимо основной работы ещё находить в себе силы ухаживать за ним. Ходить с ним на гимнастику, помогать разрабатывать спину и ноги, лечить, вывозить на прогулку, готовить, бесконечно приободрять и поддерживать, радоваться его маленьким успехам…Боже, как много всего она успевала! Как же он раньше этого не замечал?
Он с грустью уставился на цветочную клумбу, на намокшие ярко-оранжевые бархатцы . Милые цветочки, похожи на маленькие солнышки. Неожиданно вспомнил, как лез с букетом роскошных белых роз в окно к Ленке Глазуновой. Чтобы не уронить цветы, пришлось засунуть их к себе под рубашку – даже через довольно плотную прозрачную слюду розы неприятно кололи острыми шипами его грудь и живот. Он терпел. Ради чего? Ради того, чтобы сделать Ленке приятное. Но опоздал - оказывается, ей уже "делал приятное" какой-то усатый мужик в семейных трусах.
До Ленки была Катя Гордеева – учились в одной группе в художественом училище. Коньков добивался Катиной любви год, а хватило этой любви на месяц. Катя оказалась взбалмошной и капризной, постоянно требовала к себе повышенного внимания. Коньков не любил, когда только требуют. И ушёл от Кати.
А в период между Катькой и Ленкой была Оксана – исполнительный директор одной дизайнерской фирмы, куда Коньков устроился работать по приезду в Москву. Напористая баба, жутко умная. Коньков не собирался заводить с ней романтических отношений - начальница всё-таки, к тому же замужем, и муж ни кто-нибудь, а учредитель этой фирмы. Но Оксана решила по-своему: вызвала его однажды к себе после рабочего дня, заперла кабинет на ключ и сообщила, что хочет заняться с ним сексом. Прямо там, в кабинете, на рабочем столе.
- Ты красивый мужик, Коньков, - сказала она, криво усмехаясь, - в жизни не встречала таких красавчиков.
- А как же муж? – Оторопел Коньков.
- А что муж? Муж объелся груш. – Хрипло рассмеялась она. – Мужу - супружеские обязанности, а тебе – любовь. Каждому своё.
Коньков обалдел от её слов и, пока стоял, зачарованный, Оксана немедленно занялась делом – расстегнула ему рубашку и ремень на брюках. Она была похожа на гибкую рыжую кошку. Очень красивую и очень наглую. Коньков не устоял.
Это сумасшествие длилось полгода. Оксана была чокнутой: требовала секса в самых неподходящих местах. Ей нравилось любить Конькова в экстремальной обстановке – в лифте, в машине, в городском парке. Сначала Конькова это заводило, потом надоело. Захотелось чего-то обычного и простого, например, дома в кровати, как у всех нормальных людей. Оксане же не хватало остроты ощущений, ей нравилось быть всё время незаурядной. Самый парадокс, что в этой её незаурядности как раз и состояла заурядность.
Однажды Коньков не выдержал. Он не помнил, где именно это случилось – в кабинке женского туалета одного из ночных баров или уже на улице – на опустевшей автобусной остановке. Ах да, на остановке! Но, в общем-то, не важно, где это случилось. Важно было другое: он вдруг почувствовал, что больше не хочет заниматься экстремальным сексом с этой сумасбродной и ненасытной стервой.
- Прекрати! – Вдруг крикнул он в тот момент, когда Оксана, расстегивала ему молнию на джинсах, - я больше так не могу!
- Да не кричи ты так, солнышко, – Оксана улыбнулась змеиной улыбкой, - успокойся, малыш, что ты нервничаешь? Здесь же никого нет.
- Я тебе не солнышко и не малыш. Отцепись от меня. – Коньков отпихнул Оксану в сторону и застегнул джинсы. – Всё. Хватит. Тебе домой пора.
- Ты что, Коньков, рехнулся? – Расхохоталась Оксана. Смех у неё был неприятно- грубый и хриплый, как у заядлого курильщика, - мне муж не диктует, когда мне пора домой, а когда нет. Ты – то здесь причём?
Он развёл руки в стороны и, сотрясая ими в воздухе, заорал на всю округу:
- Вот именно, ни – при - чём! И не при тебе тоже! Я свободный человек, а не инструмент для удовлетворения твоих сексуальных фантазий. Так что, гуд бай!
Он развернулся и быстро зашагал прочь. Оксана поднялась с колен, отряхнула с чулок налипшие песчинки, выпалила ему в спину:
- Дебил ты, Коньков, я ж тебя уволить могу. Ты ж без меня сдохнешь!
- Не сдохну! – Кинул он, не оборачиваясь.
На следующий день он не пришёл на работу. А ещё через день после этого Оксана позвонила ему сама, сказала:
- Ладно, Коньков, хватит дуться. Выходи на работу. Ты, конечно, редкая сволочь, но дизайнер от Бога, это факт. У меня новый заказ, за него хорошо заплатят, а лучше тебя этот проект никто не сделает. Не хочу терять клиентов.
- Выйду, - буркнул Коньков в трубку, - но с одним условием. Никаких сексуальных домогательств.
- Совсем никаких? – Хихикнула было Оксана, но услышав в ответ зловещую тишину, сменила тон на деловой, - ладно, обещаю.
Обещание Оксана держала до вечера. Ровно до того момента, пока все сотрудники, кроме Конькова, по окончании трудового дня не покинули офис. Коньков один корпел над новым проектом – он, действительно, был классным дизайнером и работал больше и лучше всех. Оксана подошла к нему сзади и обняла за плечи, но он даже не обернулся, взял и скинул её руки. Он был твёрд и неприступен, как скала.
- Как хочешь, - обиделась Оксана, - потом жалеть будешь.
Но отступила. Видимо, наконец, сработало женское самолюбие.
Коньков лежал на больничной койке и вздыхал: в его жизни было три женщины. И все три постоянно от него чего-то требовали. И лишь Лида ничего не просила: она приходила только для того, чтобы помочь. Помогала и уходила. И так каждый день. А он не поверил, побоялся, что и ей тоже чего-то надо, устроил дурацкую сцену. Идиот!
Может этого и не случилось бы, если бы одна смазливая медсестричка по имени Анфиса держала свой язык за зубами. Но она, заставая Конькова одного, всё время капала ему на мозги, говорила что-то вроде: «Я вижу, наша Лидочка зря времени не теряет…», «Она у нас такая - своего не упустит», «Нет, это конечно не моё дело, но хвастать перед всем персоналом, что она приручила Вас, как собачонку, это уж слишком, не находите?»
В тот день Коньков взорвался. С утра заскочила та самая медсестра, сказала вскользь очередную гадость про Лиду, затем позвонила Оксана и сообщила, что проект по причине отсутствия Конькова простаивает, заказчик крайне недоволен и отказывается платить за него вторую половину аванса.
- Мы теряем деньги, Коньков, - орала она в трубку, - и всё, мать твою, из-за твоей глупости! На хрена ты вообще полез на четвёртый этаж?! Ты ненормальный…
Он не дослушал Оксану. Отключил сотовый телефон.
Затем пришла Лида. Её улыбчивое лицо раздражало. Коньков насторожился: так не бывает, чтобы человек всё время улыбался. Скорее, притворяется, играет в добренькую, чтобы потом хвастать перед своими, что приручила к себе пациента Конькова, словно собаку…
Коньков вспомнил, как заплакала Лида от его слов, и ему снова стало не по себе. Который день он пытался извиниться, но Лида больше не приходила в больницу и не отвечала на его звонки. На третий день её отсутствия ситуация прояснилась. Пожилая медсестра, которую все, включая пациентов, ласково называли тётей Валей, поведала Конькову, что Лида хотела уволиться, но затем неожиданно взяла отпуск и уехала из города.
Вот, значит, какая! Гордая! Даже попрощаться не пришла. Коньков поймал себя на мысли, что расстроился. Ему тоже захотелось взять и уйти. Но он не мог. Мог только садиться и ещё шевелить пальцами ног. От обиды Коньков тихо заплакал, уткнувшись носом в больничную простыню. А на следующее утро решил, что обязательно должен снова начать ходить. И сделает это не ради себя, а ради Лиды, ведь она стремилась к его выздоровлению даже больше, чем он сам. Он помнил её слова - "пятьдесят процентов успеха - это вера в себя".
Поверить в свои силы без Лидиной помощи оказалось очень трудно, почти невозможно. После очередной неудачи Конькову хотелось слышать её успокаивающие слова:
- Не раскисай, у тебя всё получится. Главное – работать.
Однако Лиды рядом не было, и Коньков почти физически ощущал её отсутствие. Он жутко страдал, но пыхтел, работал над собой. Старался не раскисать - ради себя и ради неё .
Прошло три долгие недели. На очередной лечебной гимнастике он вдруг смог сам встать на ноги и, держась за ходунки, сделать первый шаг. От радости кинулся названивать Лиде – это был единственный человек, которому он торопился об этом сообщить. Коньков был уверен, что Лида тоже обрадуется. Он позвонил десять раз подряд. И все десять раз она не взяла трубку.
- Ладно. Посмотрим, кто кого, - он с обидой отключил сотовый телефон и сунул его в карман пижамных штанов. – Гордячка!
Однако через полчаса снова включил: вдруг всё-таки она звонила или прислала эсэмэску?
Нет, не звонила. Жаль.
